Игра в античность - Игорь Ягупов

– И ты его слова запомнил точно? – женщина быстрым движением схватила Гермеса за хлену, там, где она застегивалась на шее юного бога золотой пряжкой, на которой были изображены танцующие в хороводе прекрасные юноши и девушки, и неожиданно сильно встряхнула его при этом. – Ведь если ты ошибся или, что еще хуже, обмануть меня задумал, я выщиплю все перья на твоих сандалиях крылатых. Затем я брови выщиплю тебе по волоску. Потом я выщиплю все волосы на голове твоей беспутной…

Слово «выщиплю» женщина всякий раз произносила с нажимом, как бы сама любуясь им и тем процессом, который оно описывало. Несчастный Гермес тем временем, словно тряпичная кукла, беспомощно болтался, удерживаемый мертвой хваткой столь изящной с виду руки, обнажившейся, выскользнув из-под серебристой ризы.

– Да успокойся же, Афина, и отпусти меня. И в мыслях я не держу обман, – простонал Гермес и вопросил, почти не скрывая льстивые нотки в голосе: – Кто, скажи мне, посмеет обмануть тебя, великую богиню, возлюбленную дочь отца бессмертных всех и смертных, владыки гордого Олимпа – Зевса?

Афина отпустила брата и неистово тряхнула головой, разметав по плечам пепельную волну волос:

– Не должно им уйти. Не зря ждала я столько лет, чтобы теперь позволить уцелеть хотя б кому-то.

– И не уйдут, не бойся, – успокоил ее Гермес, в глазах которого плясал огонек страха перед грозной спутницей.

Он прекрасно знал, что усмирить Афу в гневе под силу лишь великому ее отцу.

– Ступай же прочь и присмотри за колесницей, что я оставила за рощей этой славной, – в голосе богини слышался металл.

Юный бог покорно кивнул и понуро поплелся через рощу, где в нескольких сотнях локтей отсюда, на небольшой, покрытой сочной травой поляне богиня оставила свою золотую колесницу. Гермес прекрасно понимал, что Афина просто хочет, чтобы он был поблизости. Если он все же запутался в сбивчивых пояснениях Посейдона и тайная дверь из города была где-то в другом месте, Афина не желала разыскивать его по всей Ойкумене, чтобы наказать. А в том, что наказание не заставит себя ждать, он, памятуя о буйном характере серебряной богини, нисколько не сомневался.

Требование присмотреть за колесницей было лишь недвусмысленным намеком на то, что он должен убраться из-под стены, но не исчезать в бесконечности. Вряд ли кто из смертных посмел бы тронуть колесницу могущественной богини. Афина не прощала и куда меньших обид. Города рушились и приходили в упадок за одно неловкое слово, оброненное в сторону Паллады кем-то из их жителей. Да и найдись такой смельчак, который попытался бы несмотря ни на что увести божественную колесницу – в круговерти воинских подвигов, совершаемых под Троей тысячами героев каждый день в течение десятка лет, мог найтись безумец, возомнивший себя неуязвимым, – волшебные кони Афины могли в случае необходимости и сами постоять за себя.

Нет, не ради охраны упряжки приказала ему Афина оставаться поблизости. Гермес вспомнил, с каким удовольствием произносила она слово «выщиплю», и невольно содрогнулся. Да, лучше бы дядюшку Посейдона не подвела память (с тех пор, когда он вместе со златокудрым Аполлоном строил эту стену, минуло немало времени), а его самого – не изменявшее ему почти никогда везение. Иначе ему несдобровать: сестра страшна в гневе.

Оставшись одна, Афина отступила на несколько шагов вглубь рощи, укрывшись за густым кустарником. Она вонзила копье в землю на добрый локоть, а сама опустилась на надломленное в полуметре от земли и лежащее, словно скамья, дерево, в котором еще теплилась его зеленая жизнь.

Занимался рассвет. До появления колесницы бога Солнца Гелиоса было еще далеко. Но небо уже посерело, как будто в его черноту припустили немного молока. Звезды потускнели и растворились, словно утонув в бесконечной глубине небосвода.

Покрытые густым ельником отроги Иды громоздились слева от прекрасной богини. Вековые деревья зубчатыми стенами вздымались на фоне накатывающего рассвета. Рядом, с неумолчным и грозным шумом, нес свои воды бурный Ксанф. Могучая стена, вздымавшаяся ввысь, сложенная из огромных, небрежно отесанных каменных глыб, неподвластных человеку, перечеркивала весь пейзаж. За ней, на холме пылал город. Там, вдалеке, еще слышались звон мечей и крики. Но исход сражения был ясен уже тогда, когда глубокой ночью Афина, прихватив с собой Гермеса, покинула улицы Трои. Город пал. Свершилось то, что предсказывала эта бесноватая дочь Приама, то, чего столь долго добивались Афина и Гера, оскорбленные выбором Париса, то, чему так долго противилась златокудрая Афродита, сумевшая вселить приязнь к троянцам даже в жестокую душу своего супруга Ареса.

Смертные, они считают себя равными богам. Но только до той поры, когда разгоряченная от битвы и омытая кровью предшествующих жертв медь вонзится в их слабую плоть. Только тогда в их глазах появляется мудрость, которой им так не хватало на протяжении их скоротечной и чаще всего абсолютно бессмысленной жизни.

Даже этот кудрявый и проворный ахеец – Афина почему-то не хотела даже в мыслях называть его имя, чтобы невольно не выдать себе самой необычную для ее сурового характера привязанность, – даже этот царь Итаки, прозванный хитроумным… Сколько пришлось повозиться, чтобы втолковать ему, что нужно делать. И этот конь… Только она могла придумать такое. Иначе еще неизвестно, сколько лет пришлось бы ахейскому воинству осаждать неприступные стены Трои. Она могла позволить себе подождать. Но вот люди… Они устали от кочевой жизни, от караулов и вылазок, от битв и погребальных костров. Надо было что-то делать, если она, великая дочь Зевса, хотела добиться своего…

Афина в задумчивости сидела на стволе надломленного дерева. А кругом царило безмолвие, какое бывает только в предрассветный час. Оно нарушалось лишь отдаленными вскриками: в городе на холме кое-где еще шла битва.

Но вдруг необычный, резкий и пронзительный звук послышался где-то совсем рядом. Скрип – вот что это было такое. Скрип или скрежет. Словно кто-то скребся в толще громадных камней, из которых была сложена замшелая городская стена. Звук повторился еще раз и еще. Одна из нижних и казавшихся незыблемых плит неожиданно легко сдвинулась вперед, подталкиваемая изнутри, а затем отошла на невидимых петлях в сторону, обнажив в неприступной с виду стене дверь – тайный проход, ведущий в город.

В свое время этот чудесный механизм по просьбе Посейдона сработал искусный бог Гефест. Владыка морей не хотел строить абсолютно неприступную крепость. Он словно предчувствовал, что ему еще придется вести на ее штурм войска. Да вот беда: старик так и не смог вспомнить точное место потайной двери. По крайней мере, он не нашел ее снаружи. А значит, для нападавших она оказалась абсолютно бесполезной. Для беглецов же из павшего города дверь могла стать последней надеждой на спасение.

Афина еще несколько дней тому назад заметила, как долго о чем-то шептались между собой сребролукий Аполлон и вечно юная Афродита. Кифаред тщательно вычерчивал на песке перед золотой богиней какие-то мудреные планы. Афина догадывалась, что Афродита сделает все возможное для спасения своего сына Энея. Поэтому она и заставила посланника богов Гермеса разузнать у Посейдона все, что тот помнил о тайной двери. Поэтому и оставила она посреди брани захваченный ахейцами город. Поэтому и ждала здесь, за кустарником, невидимая тем, кто должен был выйти из Трои через этот лаз. И она сделала все это не напрасно.

Из темного хода в стене выступил молодой мужчина, согнувшийся под тяжестью разбитого параличом старца, которого нес он на своих плечах, словно куль с зерном. Мужчина был бледен. Запачканный землей и песком хитон промок – то ли от шедшего с вечера дождя, то ли от пота. По лицу беглеца пот катился крупными градинами. Он волочил одну ногу, колено которой было туго перетянуто когда-то белой, а теперь грязной материей. И видно было, что каждое движение причиняет мужчине нестерпимую боль. Всякий раз, приступая на больную ногу, он тихо стонал не в силах сдержать свои страдания.

Вслед за этой парой из прохода выбежал маленький мальчик, который с удивлением и восхищением вертел во все стороны головой, очевидно, воспринимая все происходящее как новую захватывающую игру, азарт которой прогнал даже накопившуюся усталость.

В благородном лице мужчины угадывались черты недавнего величия и достоинства. Но в его глазах ясно и отчетливо плясал неукротимый огонек страха. И он всеми силами старался не встретиться взглядом с мальчиком, чтобы не напугать его, не заразить тем коварным спутником бога войны Ареса – ужасом, который даже великого воина превращает в легкую добычу для первого встречного, а уж с маленькими мальчиками и вовсе расправляется самым безжалостным образом.